Прямиком в космос

Девять Эссе: # 7. Reverse

Никита как заведённый пытался переубедить меня. Сидя
в омском ресторанчике «Журналист» два человека, я и старший инженер моего
отдела, решали мою судьбу. «Да ты подумай только: у тебя будет свой мир! Это
всё окружающее: этот город, эти мещане – они будут за пределами твоей маленькой
квартирки, где ты за свою зарплату, а поверь в ПИРСе она будет у тебя хорошей,
сделаешь всё, что угодно.
У меня вот как напоминание о Владике на стене
картины, фотографии с морем, штурвал висит. Там это нудно и грустно, я тебя понимаю».
Всё было хорошо с моей работой, если бы меня не отпускали во Владивосток на
сдачу экзаменов в аспирантуру.  Это надежда, хоть изредка видеть друзей,
вращаться в том культурном и интеллектуальном пространстве, в котором я
состоялся не только как специалист, но и прежде всего как человек, растворялась
на глазах. Никита прекрасно понимал меня. Может, его слова были выражением
маленькой зависти и грусти по тому, что он в своё время потерял, как терял
сейчас это я? Мне уже не хотелось сытой жизни. В студенческое время аспирантура
для меня была как план на жизнь, как мечта о собственном профессиональном
росте, а сейчас она стала спасением и единственным предлогом сбежать из этого
мещанского города. И ни большая зарплата, и ни теплое место с чертежами
нефтепровода – ничто уже не держало меня, ничего уже не было, кроме желания
ворваться в те разговоры, те идеи, ту насыщенную жизнь, которая была у меня
пять лет учёбы в университете. Я не хотел этого всего: в Омске я терял себя
среди этих многотысячных спальных районов, подозрительных лиц, среди этой
безумной равнины, которой конца краю не было видать… В начале августа я взял
расчёт, сел зайцем на харьковский поезд и уехал поступать в аспирантуру, уехал
к безденежью, кое-каким подработкам, а главное - я уехал к своей жизни.
UPD По прошествии 4 лет мне хочется отсюда уехать. Херова туча узбеков, постоянные стройки и облупляющаяся штукатурка гламурного блеска с претензий на столичность меня в конец выбесили. Большая любовь к городу прошла, осталось отвращение.